Печатная машинка. Немка. Зовут Грета, Groma Kolibri. Несмотря на почтенный возраст, под 60 лет, она сохранила хорошую форму, тонкая и изящная, выглядит и работает как новая.

Грета досталась мне с паспортом. Да – с настоящим паспортом, инструкцией и чеком из ГУМ’а, в элегантном бежевом кейсе с застежкой-молнией. Единственное, что я сделал – почистил литеры, не пожалел для этого свою зубную щетку (и полбутылки водки).

В мире печатных машинок Грета – настоящий компактный ноутбук. В отличие от многих других гиппопотамов, её легко носить с собой. Я купил эту машинку у странного человека. Мы встретились в питерском дворике, я приоткрыл кейс, взглянул внутрь и сразу отдал деньги. При встрече владелец запросил в два раза больше, чем мы договаривались по телефону, но я без разговоров отдал деньги и быстро ушел, выбирая неприметные подворотни – мне казалось, что бывший хозяин передумает. Успокоился я только когда зашел в метро. Сел, раскрыл кейс, заправил оборотной стороной счет по квартплате и напечатал двумя пальцами полстраницы. Машинка работала исправно и точно. Когда я поднял голову, другие пассажиры стояли вокруг меня полукругом и молча наблюдали.

В истории литературы было три больших периода. Во времена пера и чернил, писатель мог работать над текстом, возвращаться к написанному ранее, исправлять, дополнять, вычеркивать. Текст перерабатывали и «вылизывали», иногда по много раз. Черновики больших писателей – тому подтверждение.

В XX веке распространились печатные машинки. Писатели, особенно те, кто приходили в литературу из журналистики, восприняли её как руководство к действию. Теперь книги составляли набело из заметок в блокнотах. В лучшем случае, текст перепечатывали по карандашным пометкам в черновой рукописи. Это изменило стиль. Ушли словесные изыски, диалоги сжались до коротких фраз. Стали неуместными длинные рассуждения от имени автора. Осталось только действие. Зато в повествовании ярче стал проступать живой ритм: написанное на одном дыхании на одном дыхании и воспринимается. Темп чтения минимально отредактированного текста совпадает с темпом мышления автора – никаких потерь на пути от идеи к тексту:

Во второй половине дня я тщательно затачивал несколько карандашей и записывал начало следующей главы. Сперва это был десяток строчек, потом страница, потом две, а то и три. В конце концов я дошёл до того, что писал своим мелким, почти неразборчивым почерком главу целиком, на следующее утро находил её на столе и отпечатывал на машинке. Часто я даже не заглядывал в то, что было написано накануне. Пишущая машинка не допускает украшательств и того, что иные именуют «хорошим стилем». Когда работаешь на ней, назад не возвращаешься. Хочешь или нет, а подчиняешься её ритму. Но однажды я заметил, что у меня наметилась склонность к «литературности». Это послужило концом карандашных черновиков и вечерних сеансов.

Жорж Сименон. Вынужденные каникулы

Потом появился компьютер, который вернул писателям возможность работать над текстом, хоть и оставил клавиши. Каждый сам решил, как распорядиться этой возможностью. Не все сделали это удачно. У многих авторов ушла свежесть, спонтанность. Появились вымученные, замыленные тексты, жизнь из которых вымарана многочисленными правками. Если, конечно, жизнь в них была изначально.

Так или иначе, инструмент, с помощью которого был создан текст, проявляется в самом тексте. Мне нравятся книги, напечатанные на машинке. Они дышат. Несовершенство роднит их с дружеским разговором, который скрашивают красноречивые оговорки, каламбуры, и даже ругательства. Печатная машинка стала для меня символом живых текстов. Кроме того, при всеобщем распространении цифровых технологий, у машинки появилось свое очарование. Если лет 20-30 назад машинописный текст был безликим, то теперь, когда машинки заброшены, он стал чем-то вроде каллиграфии.

Так что с недавнего времени Грета прочно обосновалась на моем письменном столе. Она красивая, и очень мне нравится. У нее свой характер, с которым приходится считаться, но, не смотря на это, мы подружились, и она меня слушается. Грета напоминает мне о жизни. О времени. О том, что надо спешить, чтобы успеть. О тех, кто писал 20 страниц в день, и писал хорошо. Напоминает о том, что нет объективных критериев и совершенных судей, а потому если кому-то не нравится то, что я пишу, мне остается только пожать плечами. Ведь написанное не исправить.