Собирая материал для книги про пишущие машины, я с кем только не встречался. И вот, потомственная дворянка, дипломатичная и гостеприимная – я расспрашиваю, она отвечает. Потом она расспрашивает. И угощает меня чаем. И среди прочего:

– Вы знаете род N?

Как человек рабоче-крестьянского происхождения, я знаю род N исключительно по книгам: читал в детстве комментированное человеком с этой фамилией собрание писем такого-то. Встречать никого из N я не мог. Но она-то имеет в виду не фамилию в книге, а личное знакомство. И вдруг всплывает в памяти… Париж, в сквере у Сен-Жермен-де-Пре на кларнете играет джаз хроноп в черном балахоне и огромных военных сапогах. Перед ним раскрытая сумка, в ней монеты. Взгляд музыканта останавливается на фотокамере “Лейка” у меня на груди, и мы, что называется, зацепляемся языками.

Он преподаёт в школе классической фотографии. “Лейка” – своего рода опознавательный знак. Он играет джаз. Я вспоминаю Бориса Виана. Он показывает в сторону клуба “Табу”, где Виан играл на трубе. Конечно, я там уже побывал. Я русский. Он тоже. Его прадед дворянин, бежал из Петрограда в 1920-м. Он сам служит в православной церкви, по выходным играет в русском ресторане на балалайке, и ещё иногда здесь, на кларнете. Я живу в Петербурге. Он был там. Целую неделю. Только, excusez-moi, в Петрограде. И он учил русский. Попробовали перейти на русский. Неудачно. Ему надо музицировать. Работа, время идет. Обмениваемся контактами. Он приглашает меня послушать балалайку в русский ресторан в ближайшую субботу, рисует кружок на карте Парижа и подписывает рядом: “Henry Arthur N”. Фамилия редкая. Ведь наверняка потомок того же рода. Всё это я вспоминаю за минуту, но что теперь ответить на вопрос хозяйки?

– Только по изданию писем такого-то.

– Да, да, это он!..