На блошином рынке Сент-Уан на севере Парижа много любопытного. Антиквар пытался продать мне аппарат для стенотипии – миниатюрную пишущую машинку с клавиатурой как у пианино. Такие нужны были, чтобы шифровать слова судейских крючкотворов буквами-аккордами на ленте кассового чека. Все рекомендовали мне найти месье Франсуа, старого хронопа, который знает и умеет ремонтировать все на свете механические устройства. Говорят, у него есть арабская пишущая машинка XIX века. Вот на что бы я посмотрел. Все помогали мне искать месье Франсуа, но тот отдыхал. Что же, буду ждать субботы.

Кстати, чтобы говорить о вещах знакомых обоим, не нужно знать языка друг друга. Достаточно взмахов рук, движений глаз, подражания звукам механизмов.  Возможно, со стороны говорящие выглядят как два грача – ворчат, постукивают, крякают, щелкают,  потом кивают друг другу и глуповато улыбаются. Каждый понял что-то свое.

А в магазине старых детских игрушек, в котором вокруг моделей автомобилей, паравозов и кораблей толклись серьезные седые джентльмены, я наткнулся глазами на действительно занятную вещицу. Маленькая гильотина. Старинная. Со специальным человечком. Возводишь пружинку, поднимаешь нож, кладешь человечка на специальную скамью. “Щелк!”, – и съемная голова падает в плетеную корзинку. В каком-то смысле, национальный символ.

Улочки блошиного рынка украшены вьющимися растениями, все зеленеет и цветет. В одной из лавок продают одежду полувековой давности. Такую носил на огороде мой дед. Бабушка не любила истрёпанные вещи, покупала ему новые, а старую одежду жгла в печке, так что скоро от нее ничего не осталось. У другой давочки, запертой, стоит железная лошадь. Внутрь она не влезает, да и вряд ли кто-то захочет украсть её, слишком она большая. Лошадь ржавая. Прожила здесь не один год. И, скорее всего, останется здесь навсегда.