Стекло. Этот расплавленный песок, растянутый в хрупкий лист, мог бы обладать властью над миром. От очков, исправляющих вид собственного носа, до телевизора, через который смотрят на мир – стекло могло бы подменять картины, подставлять иные смыслы и навязывать свою волю…
Стекло. Этот расплавленный песок, растянутый в хрупкий лист, мог бы обладать властью над миром. От очков, исправляющих вид собственного носа, до телевизора, через который смотрят на мир – стекло могло бы подменять картины, подставлять иные смыслы и навязывать свою волю…
Хотя, почему «могло бы»? Как знать, какую роль сыграли в истории средневековые витражи – куски стекла, вставленные в свинцовые переплеты? Рубины, сапфиры, изумруды на пути солнечных лучей – не эти ли страницы “библии в камне”, единственно понятные неграмотным прихожанам, сделали веру, мировоззрение, а в конечном счёте и поступки людей таким, какими они остались в истории? Окна, разделяющие мир внутри и снаружи, колпаки ламп и фонарей, оптика телескопов и микроскопов. С ними, от них, сквозь них пришло Новое время. Старые художники добавляли в краску толченое стекло – вот почему светится святой Михаил на картине Бартоломе Бермехо. Спиноза, этот отступивший от иудейской традиции отцов и дедов шлифовщик линз, в стеклянной пыли провозгласил пантеизм. В свете ламп Ницше объявил о смерти бога. Свинец в линзах фотоаппаратов продажных журналистов и цирконий в оптических прицелах – не они ли подвигают толпы к войне и заставляют операторов совершенных военных машин не думая нажимать пусковые кнопки?
Но ведь и дети смотрят на мир через осколки синих, зеленых и желтых бутылок, уверенно считая, что с их помощью попадают в иные – синие, зеленые и желтые миры. Опасное занятие, между прочим: увлечешься, сожмешь эту дверь в другой мир слишком сильно, и на пальцах выступит настоящая красная кровь.
Склонившись над подоконником, я глажу стекло окна. Дышу на него. В мутноватой дымке, выступившей от моего дыхания, проступает усеянный микроскопическими пупырышками отпечаток кошачьего носа.
