Вражду «своих и чужих» обычно представляют как природную, инстинктивную, а значит естественную. Конечно, с животного мира её лихо переносят на общество – а как ещё? И, само собой, автоматически применяют к национальностям и расам. Парад национальных идентичностей, который мы наблюдаем здесь с конца 1980-х, тому пример. Но так ли это естественен национализм?
Раз уж естественность национализма переносится с животного мира, было бы неплохо начать со зверей. И тогда выходит, что концепция природной вражды с чужаками, абсолютно умозрительна и спекулятивна. Национализма в природе не существует. Этологи говорят, что только некоторые виды человекообразных обезьян целенаправленно убивают сородичей. И помяните мое слово, это исключение только ускорит вымирание бедолаг. В целом же внутривидовая агрессия между группами животным мало присуща.
Но лучше оставить животное зоологам. Глобальной задумкой этой статьи было найти истоки европейского национализма, хотя бы поймать его первое проявление, но это задача невыполнимая. Я решил ограничиться Древней Грецией. Во-первых, потому что её влияние на европейское самосознание неоспоримо, то есть история греческого национализма важна для понимания европейской культуры. Во-вторых, потому что Греция оставила письменные источники, на которые можно полагаться. И выходит, что история противопоставления «эллинов» и «варваров» не только поучительна, но и занимательна.
Источников из архаической Греции у нас мало. У Гомера (VIII–VII вв до н.э.) понятия «варвар» не встречается, что подтверждает Фукидид:
Гомер, хотя он жил гораздо позже Троянской войны, нигде не обозначает все племена одним общим именем эллинов и никого так не называет, кроме воинов дружины Ахиллеса из Фтиотиды — они-то и были первыми эллинами. Остальных же Гомер в своих поэмах именует данайцами, аргивянами или ахейцами; не употребляет он и слова «варвары», — очевидно, оттого, что эллины тогда еще не отделились от них и не объединились под одним именем. Как бы то ни было, отдельные племена, принявшие имя эллинов и говорившие на общепонятном для всех языке, до Троянской войны вследствие слабости и отсутствия взаимных связей ничего не совершили сообща.
Фукидид. История. I.3. Пер. Г.А.Стратановского
Правда, в «Илиаде» все-таки есть словечко «варварофон» (βαρβαρόφωνοι) – говорящий на другом языке. Так он говорит про карийцев – одном из народов в многонациональной солянке троянского войска.
Наст предводителем был говоривших по-варварски каров;
Гомер. Илиада. II. 867-869, пер В.В.Вересаева
Город Милет занимали они и лесистую гору
Фтирос, теченья Меандра, высокие главы Микалы.
К слову, войско Агамемнона, осаждавшего Трою, тоже мононациональным не было. Единого именования «эллины» Гомер тоже не употребляет, а условно греческие боги распределяются по сторонам конфликта вовсе не по национальностям. Никаких следов представления о неполноценности иноязычных у Гомера тоже нет. Не встречается их и у Гесиода, который жил в ту же эпоху, хотя в «Трудах и днях» есть «всеэллины» (πανελλήνεσσι), общее обозначение многочисленных греческих племен:
Солнце не светит ему и не кажет желанной добычи:
Гесиод. Труды и дни. 526-528, пер В.В.Вересаева (про месяц ленеон, декабрь-январь)
Ходит оно далеко-далеко, над страной и народом
Черных людей, и приходит к всеэллинам много позднее.
В ранний период расселения по берегам Средиземного моря греческие колонисты приходили не на пустые места. Везде жили люди, и предприимчивые воинственные эллины теснили их, где-то по-соседски договариваясь, а чаще подчиняя и выживая подальше от берега. Ничего личного, просто места для всех мало.
Но немногим позже, у Гераклита Эфесского (VI-V вв до н.э.):
Глаза и уши — дурные свидетели для людей, если души у них варварские.
Фрагмент по Сексту Эмпирику. Против ученых, VII, 126. В смысле “Варварским душам свойственно верить иррациональным ощущениям”
Прошло время, и уже и душа у варвара стала какой-то не такой, и мыслит он не так, как человеку положено. Ущербный индивид. А дальше – пошло-поехало.
Классическая Греция, Аристотель (IV в до н.э.):
У варваров женщина и раб; занимают одно и то же положение, и объясняется это тем, что у них отсутствует элемент, предназначенный во природе своей к властвованию. У них бывает только одна форма общения – общение раба и рабыни. Поэтому и говорит поэт: “Прилично властвовать над варварами грекам”; варвар и раб по природе своей понятия тождественные.
Аристотель. Политика (1252b). Пер. С.А.Жебелева
Вроде того, что варвары не способны организовывать и управлять, не способны договариваться. Их отношения с окружающими примитивны, только «хозяин-раб». Они и дома, в семье такие — чего с них взять? Другая риторика, правда?
Ссылаясь на «поэта», Аристотель цитирует Еврипида «Ифигения в Авлиде»:
Еврипид. Ифигения в Авлиде. 1400-1401. Пер. И.Ф.Анненского
Грек цари, а варвар гнися! Неприлично гнуться грекам
Перед варваром на троне. Мы – свободны, в Трое – челядь!
И варвары глупее, само собой:
Дионис:
Еврипид. Вакханки. 482-483. Пер. И.Ф.Анненского
Нет, варвары уж оргии справляют.
Пенфей:
Умом слабее эллинов они.
А вот, тот же Аристотель:
Аристотель. Никомахова этика. VII. 1. Пер. Н.В.Брагинской
Но как человек редко бывает «божественным» (сравним это с обычным обращением лаконцев: когда они кем-то восхищены чрезвычайно, они говорят «божеский муж»), так редко встречается среди людей и звероподобный, причем главным образом среди варваров, да еще рождаются такими из-за болезней и уродств; и мы клеймим этим [словом] тех между людьми, кто от порочности преступает [всякую] меру.
Уже и идея биологической ущербности варвара проявилась. Унтерменш, да и только. За триста лет – от равенства до биологического превосходства эллинов. Как это произошло?
Большинство историков сходится к идее, что греческая дихотомия «умный, вольный, эллин – грубый, неспособный к свободе варвар» резко обозначилась в период греко-персидских войн (V в до н.э.). И до этого эллины никогда не были миролюбивыми гуманистами (нет смысла искать самой идеи гуманизма в древнем мире), но и в пределах национального снобизма не запирались. Возможно, на это повлияла разнородность племен, составляющих тогдашнюю Грецию. Государства-полисы, составленные из различающихся племен; каждое ценит независимость и объединяться под чужой властью не желает. Со своими обычаями, нравами, даже языки у собственно греков были немного разными, хотя друг друга они понимали. Но, в то же время, греки были не только легкими на подъём, но и переимчивыми. Всё хорошее, что они видели, они тотчас приспосабливали к своей жизни. Торгуя с соседями, они не настаивали на своих «высоких» вкусах, а делали как нравится местным, и конкуренцию выигрывали. Чаши и сосуды во вкусе местных, украшения как носят аборигены, даже оружие, которое принято здесь – зачем кого-то перевоспитывать, если можно просто заработать? И, конечно, быстрым прогрессом эллины во-многом обязаны способности подсмотреть что-то из технологий, а может и обычаев, из жизни соседей – как эллинов, так и варваров. Греция всегда была под влиянием Востока, и это шло прогрессу на пользу. Особенно это касается ионийцев Малой Азии, которые жили на восточном берегу Эгейского моря.
Под угрозой завоевания Персией грекам пришлось как-то объединиться. Национальное единство оформлялось так себе: сама полисная организация тогдашней Греции подразумевала защиту каждым городком своего интереса, за национальную гордость Греции никто умирать не хотел. Однако со временем греки объединились ради интересов каждого из полисов и перед Персидской империей выстояли. Победы в крупных битвах сформировали то самое эллинское национальное сознание. Это были настолько значимые события, что великий драматург Эсхил по преданию сочинил себе эпитафию, ограничившись упоминанием своего участия в битве при Марафоне. Всё остальное было не так важно. Победа утвердила греков в национальном превосходстве над персами, в военном, государственном, ментальном преимуществе греческой демократии над персидской автократией. Упоение собственным превосходством – чувство, от которого трудно отказаться, и греки поддались соблазну. Но куда их привела история?
Забавно, что греко-персидский конфликт, стоящий в центре тогдашней жизни эллинов, для самих персов был лишь очередной периферийной войной – значимой, но не критичной. Более того, победы над Персией привели к постепенному закату самостоятельной греческой цивилизации. Эллинские полисы образовали военный союз под управлением Афин. Афины, прикрывшись лозунгом «родина в опасности», подгребли под себя общую казну и построили всё, на что сейчас съезжаются туристы. Нашлись желающие осадить не в меру инициативных лидеров. Они собрали новый союз во главе со Спартой – уже против Афин. И его… поддержали побежденные персы. Начались Пелопонесские войны, в которых истощилась эллинская цивилизация. Прекрасные дипломаты, персы поддерживали в войне то один, то другой союз в войне эллинов с эллинами. В усобицах стерлась планка недозволенного в отношении одних греков к другим. Жестокость, в которую выливалась месть победителей, возросла до немыслимой, раньше так не поступали не только с «эллинами», но и с «варварами».
Ирония истории: эллины, считавшие себя выше любых варваров, особенно персов, с обеднением Греции в поздний классический период всё чаще стали наниматься в войска соседей, в том числе египтян, вавилонян и тех самых персов. Греки и раньше шли воевать за деньги, но теперь наёмничество стало явлением всеобщим. Почему? Да деньги очень нужны:
И в других городах повсюду я вижу… наемное войско в цветущем состоянии, потому что нужда возбуждает великое усердие.
Ксенофонт. Гиппарх. IX. 4. Пер. Г.А.Янчевецкого
На левой ноге статуи Рамзеса II в Абу-Симбеле есть надпись на греческом языке, её сделал наемник ещё в 591 году до н.э.:
Когда царь Псаматихос прибыл в Элефантину,
https://antigonejournal.com/2023/09/abu-simbel-graffito/
те, кто плыл с Псаматихосом, сыном Теокла, написали это,
и они поднялись выше по течению выше Керкиса, насколько
позволяла река. Потасимто командовал неговорящими на родном языке, Амасис — египтянами.
Архон, сын Амоибихоса, записал нас, и Пелекос, сын Удамоса.
Потасимто — вероятно, эллинизированный вариант египетского имени «Ба-де-Сема-Тави», что означает «дар двух земель» (примерно так среди русскоговорящих друзей Жаркын становится Жорой, а Алия – Алёной). Амасис – египетский Яхмос. И вот, варвар, египтянин Ба-де-Сема-Тави командует эллинами, и ничего – национальную гордость можно смирить.
А примерно через полтора века ритор Исократ писал про дружбу с персидскими царями:
…много было войн, и к тому же страшных, и что люди, которые положили этим войнам конец и сами получили, и воевавшим сторонам доставили тем самым большие блага. Какая ненависть могла б быть больше той, которая была у эллинов против Ксеркса? Однако все знают, что дружбу с ним мы и лакедемоняне предпочли дружбе с теми, кто каждому из нас помогал добиться власти.
Исократ. Филипп. 42-45. Пер. В.Г.Боруховича
…
Полнейшее непонимание дела и глупость обнаружил бы тот, кто, зная, что действия государств определяются не ненавистью или клятвами или тому подобным, а только соображениями собственной выгоды (ибо только к этому они стремятся и направляют все свои усилия), и видя нынешние превратности и перемены, при всем этом отказался бы признать, что и сейчас дело обстоит точно таким же образом — тем более если ты сам займешься примирением этих государств. При этом соображения пользы убедят их, а нынешнее бедственное положение заставит их последовать твоему плану.
Иными словами, в трудные времена ксенофобия – непозволительная роскошь. Ради мира приходится дружить даже с варварами, а может и наниматься к ним в подчинение.
«Анабасис» Ксенофонта описывает поход наёмной греческой армии по Персии. 13 тысяч греческих солдат взялись помочь персидскому царевичу Киру Младшему свергнуть с престола брата, Артаксеркса II. Во время одной из битв наниматель погиб, война потеряла смысл, и оставшиеся без снабжения, командования и смысла 13 тысяч солдат отступают домой по богатой Персии, и это в деталях описал греческий историк Ксенофонт.
Греция независимых полисов закончилась с её завоеванием армией Александра Македонского. Забавно, но незадолго до этого самый эллинский ученый, Аристотель, подался на заработки. Не смог отказаться от места, которое предложил ему правивший тогда далекой северной страной недогрек Филипп II. Философ уехал работать учителем у десятилетнего царского сына, Александра Македонского. Для школьной истории Аристотель – высшая точка древнегреческой философии, её обобщение и оформление. Вот только обобщать и оформлять удобно явление, которое умирает и заведомо не даст ничего нового. IV век до н.э. стал завершением эллинской вольницы, которая вынуждена была подчиниться завоеванию армии Александра. Кстати, став царем, Александр Македонский, плохо следовал урокам учителя в ксенофобии.
Аристотель ему советовал, чтобы эллинами он управлял как наставник, а варварами – как деспот, о первых заботился как о друзьях и родственниках, а со вторыми вел себя как со зверями, а не как с людьми. Однако он, избегая разжигающих вражду восстаний, которые бы изнутри подтачивали его могущество, поступил иначе; рассуждая как всеобщий покровитель, посланный богами, он выступил как заступник всех и каждого и, принуждая оружием тех, кого не привлек словами, соединил в одно целое людей со всех концов света, смешав, словно вино в заздравном кратере, жизненные пути, характеры, брачные установления и обычаи. Он потребовал, чтобы родиной все считали вселенную, а его лагерь – акрополем или крепостью, добрых людей – соплеменниками, а злых – чужестранцами, чтобы эллины и варвары не различались между собою ни по плащам, ни по щитам, ни по кандиям, ни по акинакам, но чтобы всякого доблестного мужа считали эллином, а порочного – варваром, и приказал, чтобы все носили одинаковую одежду, питались одной пищей, имели общие брачные установления и обычаи, смешанные благодаря совместным бракам и рожденным от них детям.
Плутарх. Об удаче и доблести Александра Великого. Часть I. 2. Пер. Г.П.Чистякова
Можно возразить, что Плутарх писал цитированные «Моралии» через 500 лет после Александра. Однако можно предполагать, что будучи сам эллинизированным варваром, Македонский хотел сделать свою империю наднациональной, смешав обычаи, нравы да и сами народы. Во всяком случае, так он начал строить свою империю, когда умер в новой столице, космополитичном Вавилоне. Незадолго до смерти, он женился на персидской царевне и женил на представительницах знати своих полководцев:
Царь… отправился в Сузы, где женился на старшей дочери Дария, Статире; младшую, Дрипетиду, он выдал за Гефестиона. Убедил он жениться и виднейших своих друзей и выдал за них знатнейших персианок.
Диодор Сицилийский. Историческая библиотека. XVII.107.6. Пер. М.Е.Сергеенко
Интересно взглянуть на автора, заставшего переход от эллинов открытых всему новому, любопытных и предприимчивых к снобам, замкнутым на превосходстве. Конечно, это был Геродот – любопытный путешественник, исследователь и литератор. Описывая Египет, он понимал, что перед ним древняя цивилизация. Греки всегда верили в богатство Востока:
Затем следует вот эта земля киссиев, а в ней на этой вот реке Хоаспе лежит город Сусы, где пребывает великий царь и находятся его сокровища. Если вы завоюете этот город, то смело можете спорить в богатстве с самим Зевсом.
Геродот. История. V. 49. Пер. Г.А.Стратановского
Греки верили не только в богатство, но и в мудрость Востока, конечно, её преувеличивая. И было отчего: большим пирамидам в момент, когда их увидел Геродот, было 2000 лет – чуть больше прошло от самого Геродота до нас. Историк признает, что многие из обычаев, нравов и даже богов греки позаимствовали у египтян.
Взгляд Геродота свеж. Он всё слушает, всё записывает, ко всему любопытен. Еще в XIX веке Геродота за это ругали: как можно верить байкам? Но каким занимательным он был в глазах современников, таким остаётся и сейчас! В своё время автор зарабатывал в Афинах тем, что сейчас называют стендапом: читал вслух фрагменты неоконченной еще книги. И неплохо зарабатывал. Говорили, что он получил немыслимый гонорар в 10 талантов серебра – 260 килограммов, целое состояние. Спасибо этому любопытному человеку за то, что он записал всё, не отобрав деталей, которым не верил. И насколько его «История» была бы скучной, если бы он заразился тогдашней ксенофобией! Потому что как можно изучать заведомо примитивных «недочеловеков», находясь в упоении собственным превосходством? Может быть, Геродоту помогало избежать предвзятости то, что он сам был наполовину карийцем без гражданства? Во всяком случае, его отец, как показывает И.Е.Суриков, носил имя Ликса – не эллин. Из родного Галикарнаса его изгнали за участие в заговоре против тирана Лигдамида. Склонный к занятию политикой, Геродот не мог участвовать в политике других полисов, вот и отправился путешествовать по миру. Плутарх, эллин римской уже эпохи – I-II в н.э., живя в многонациональной Римской империи, зло писал про Геродота:
Плутарх. О злокозненности Геродота. XIV
… он считает предком Геракла Персея, Персея же считает ассирийцем, согласно персидскому преданию (VI, 53—54). А цари дорян, по его словам, оказываются чистокровными египтянами, если учесть предков Данаи и Акрисия (VI, 53—55). Он совершенно умалчивает об Эпафе, Ио, Иасоне и Аргосе, стремясь к тому, чтобы не только другие Гераклы оказались египтянами и финикиянами, но чтобы и наш Геракл (которого он считает третьим) переехал из Греции на чужбину, к варварам. Однако из древних мудрецов ни Гомер, ни Гесиод, ни Архилох, ни Писандр, ни Стесихор, ни Алкман, ни Пиндар ничего не знают о Геракле-египтянине или о Геракле-финикиянине, но все они знают только одного — нашего — Геракла, который был одновременно беотийцем и аргосцем.
Так и слышится возглас Плутарха: «Да он… Да он нашего Геракла в черно….. записал!»
