Кот описал мой чемодан. Я обнаружил это утром. Давняя история – люди возят с собой чемоданы, а коты используют их для междугородной корреспонденции: кот писает на чемодан, другой кот обнюхивает написанное и писает в ответ – кошачья переписка. Города далеко друг от друга, путь долгий, и коты стараются как могут. А чемоданы, эти сердобольные и отзывчивые мягкие ящики, им помогают – пахнут изо всех сил. Мой чемодан почувствовал, что я спешу, поэтому набрал воздуха, и шумно выдохнул мне в нос. Я закашлялся, заткнул нос марлей и поволок чемодан в ванную. Тот сопротивлялся: рычал, щелкал крышкой и отчаянно цеплялся за дверные косяки, но когда попал под горячий душ – размок и размяк. Борьба с чемоданом заняла время, и на поезд пришлось опаздывать.
Каждый, кто хоть раз опаздывал на поезд, подтвердит: предметы на пути строят опаздывающему подлянки. Двери закрываются, выступают пороги, мусор собирается на пути и запутывается в ногах, а кто не участвует в заговоре против бегущего – отпускают ехидные шуточки и отмечают его недостатки. Первое больно, второе обидно, поэтому я решил сесть в танкси – по крайней мере, с дверями и мусором справлюсь. Танксист, бывший артиллерист, зарядил цену и стал травить байки. Вообще-то применять отравляющие вещества против невинных баек запрещает Женевская конвенция, но я ввел в вену антидот и позволил танксисту разойтись по полной, так что к середине пути баек у нас не осталось. К вокзалу мы подъехали в полном молчании. Танксист открыл багажник, достал чемодан и упал в обморок от последней кошачьей записки. Я не стал помогать ему прийти в себя. Во-первых, сам виноват, некрасиво нюхать чужие письма. Во-вторых, не надо платить за проезд.
Чемодан успел обсохнуть и снова начал сопротивляться, забрался внутрь рентгеновской машины, и не хотел выходить наружу. Пришлось выманивать его на водоотталкивающую пропитку – глупый, сколько раз он попадался на эту уловку. До поезда оставалось три минуты, когда я, таща за собой воющий от возмущения чемодан, в сопровождении эскорта вокзальных бездомных, ворвался на платворму. Поезд закусывал удила и рыл землю копытом. Бездомные один за одним попадали от усталости, продавцы мороженого вжались в стены, проводники залезли под вагоны, а пассажиры попрятались под обрывками рекламных плакатов. Чемодан издавал низкий вой, а сам я на бегу сгущал перед собой атмосферу. Не останавливаясь, я влетел в ближайшую к себе дверь поезда. Мгновением позже чудовищный скачок давления выдавил из первого вагона пять пассажиров, двух барменов и продавца фисташек. Фисташки громко застучали скорлупой по платформе, поезд в панике сорвался с привязи и поскакал.
Пассажиры быстро оправились от произошедшего и скоро уткнулись в свои телефоны. Машинист произнес обычную для таких случаев приветственную речь самым лучшим из своих женских голосов. Скоро по вагонам повезли тележки с кукао, чуем, брунервальной водой и чавк-чавком. В вагоне забурлили и зачавкали. Я достал свой мрак-бурк уговорил наушники занять своё место в моих ушах и включил джаз. Дюк Эллингтон заиграл про сардинку под сурдинку. В наушниках соседа справа кто-то пилил чугунную батарею тупой железной пилой, соседка слева слушала тараканов в голове, так что я сделал погромче. На следующей песне Луи так разошёлся, что толкнул соседку трубой. Та стала было возмущаться, но я указал ей на выпавшего из уха таракана, он бежал по полу вагона в поисках мозга получше, и соседка проворно уползла за ним под кресла.
Включили солнце. Небо оформили редкими облачками, сосны за окном тщательно пропылесосили, отбелили кору на березах, причесали траву. День обещает быть хорошим, надо только что-то сделать с чемоданом.
