Фрагмент фильма Сергея Лозницы "Блокада"
Судя по новостной ленте, про годовщину снятия блокады Ленинграда тихо забыли. На фоне других годовщин и текущих дел, она стала заурядным местечковым событием. Слишком рано.
К хронике и фотографий времён той Войны я привык с детства. В раннем возрасте нет ощущения истории. Всё, связанное с Войной, воспринималось чем-то далёким, почти фантастическим. Есть сказка, есть фильм, а есть война, и я не чувствовал между ними особой разницы.
Воспринимать Войну как реальность, я стал довольно поздно. Начав работать, я снова сел на велосипед и начал путешествовать. Сначала ездил недалеко от дома, потом дальше, потом садился с велосипедом в электрички и уезжал на весь день. Это было в Питере. Следы Войны я находил всюду. ДОТы, уцелевшие и не очень, пулемётные гнёзда, траншеи, артиллерийские гильзы, противотанковые пирамиды, воронки. Вдали от города я встречал места, где война была будто вчера. Конечно, канавы осыпались и заросли травой, железо заржавело, а бетонные надолбы покрылись мхом, но ощущение Войны присутствовало.
Самым сильным потрясением были Синявинские высоты. Каски, бронещитки с десятками отверстий от пуль, катушки для проводов, гильзы, мины, диски от автоматов, противогазы, зубные щётки и подошвы сапог – всё это лежит на поверхности земли, ржавое, побитое, гнилое, почти разрушенное, но реальное. При мне поисковики подняли останки бойца; ни медальона, ни подписанных вещей при нём не было. Безымянный.
После Синявинских высот, Апраксина и Малуксы у меня и возникло сильное чувство истории. Ведь Война была совсем недавно. Окончательно оно утвердилось у посёлка Поповка. Здесь погибла испанская Голубая дивизия, вместе с немцами державшая Ленинград в блокадном кольце. Местный пастух показал мне воронки от полутонных авиабомб. Круглые ямы были залиты водой, на которой росли большие белые кувшинки.
Сейчас, когда я смотрю хронику или фотографии, меня поражает даже не ужас запечатлённого, а его реальность. Я узнаю заснятые на плёнку места, я ходил там каждый день. Марсово поле, решётка Летнего сада, Невский проспект, Моховая, Мойка, Фонтанка, Исаакиевкий собор, храм Спаса на крови… ничего ведь не изменилось. Всё, снятое на этих чёрно-белых плёнках, было совсем недавно.
4 comments On Блокада
Об одной стороне прорыва блокады
http://n-actor.livejournal.com/409688.html
Да, есть такой факт, спасибо, Боб. Кошачье население в Питере не коренное.
Обратите внимание на то,что аэростат тащат девушки в военной форме.
Привет!
Как интересно читать про твое детское восприятие темы войны (нашей ВОВ)!
Поделюсь своим.
Я согласна с тем, что войну ребенок не может понять как историческое событие, но в моем случае это и было самое ужасное: я не понимала, что для любой войны есть политические или другие (религиозные, например) причины, а, значит, не понимала, что ее можно избежать. Я жила в очень маленьком городе, в котором нет никаких свидетельств о войне, кроме вечного огня (списки погибших из наших мест в ВОВ появились там позже), но войну я воспринимала как самую ужасную из всего, что может с моей любимой семьей случится в жизни, но вполне реальную и неотвратимую угрозу.
О войне очень много говорили (дома, в школе, по телевизору), было много тревожных песен, и для меня это было слишком – почти все мои детские переживания выливались в слишком частые ночные кошмары про войну, когда мой папа должен был идти на войну и появлялось это ощущение непереносимого горя и что никогда уже не будет как раньше. Я со страхом пробегала мимо бомбоубежищ, одно из которых было прямо в школе и внутренне всегда была готова услышать сигналы воздушной тревоги, обдумывала, куда тогда мне бежать, чтобы встретиться с мамой.
В общем, я войну ненавидела! И ненавидела 9 мая – это для меня (девочки, все-таки, которую “войнушки” даже в виде игры не привлекали никогда) была каждый год неделя ужасной тоски и депрессии, сопровождавшейся как раз кадрами документальных и художественных фильмов. Я отказывалась их видеть даже мельком…
А ведь у меня был дедушка – ветеран ВОВ, с большой коллекцией орденов, весь израненный, с осколками мин в ногах. И еще он пил. И я его любила, как самого кроткого дедушку на свете, когда он был трезв, и боялась и ненавидела, когда он был пьян и был буйным, я тогда боролась с ним (за что-то свое, очень всерьез). И когда он был пьян, он часто повторял про Синявинские то ли болота, то ли высоты (когда они, отступая, везли тяжелые орудия обратно по “ковру” из тел своих товарищей). Пить бойцов приучили на войне (чтобы не было страха), и, видимо, каждый раз, когда дедушка был пьяным, война оживала в нем даже не во сне, а наяву. А я не могла и не хотела знать, как это – жить всегда с войной в душе.
В 10-м классе к 50-летию Победы на литературе нас фактически заставили прочесть несколько книг про войну, а поскольку я была хорошей ученицей, я пошла в библиотеку, и, без всяких эмоций стала писать реферат с душещипательными цитатами и выдержками из этих рассказов. И сама не заметила, как меня накрыло понимание другой стороны войны: не того детского ужаса, от которого я отгораживалась, считая, что оно несправедливо занимает слишком много места в моей жизни, а героичности наших солдат.
Я еще больше полюбила своего деда, плакала, и ощутила виноватость за свое непонимание его и за то, что поздновато все поняла.
Вот этот действительно культурный свой шок я запомнила на всю жизнь. Наверное, сложно будет объяснить новым поколениям, какой это страх и какая это была гордость – теперь действительно мало говорят об этом, может, не мало, но как-то не так. И ветеранов остается все меньше, и где теперь можно увидеть своими глазами и показать своим детям не героев СМИ, а настоящих героев?
Sliding Sidebar
Облако тегов
Архив